Оберегать от сложностей или рассказывать правду об окружающем мире, какой бы жестокой она не была? Рассуждает мама школьника.
Он вернулся с линейки в хорошем настроении. Мы попили чай с тортом, сын пошел в комнату, а я убирала посуду и вдруг услышала странные звуки — материнство вообще обостряет слух. Мой новоиспеченный пятиклассник лежал, накрывшись одеялом с головой, и плакал.
Оказалось, что на классном часе им показывали фильм про Беслан — в память о годовщине. Кадры из хроники, интервью с родственниками погибших. Одной девочке на уроке стало плохо, две другие зажали уши руками и закрыли глаза. В итоге показ остановили на середине, учитель ОБЖ, он же инициатор просмотра, сказал какие-то общие слова и отпустил всех домой.
Родительский чат разрывался от сообщений. Чья-то мама уже составила письмо уполномоченному по правам ребенка и требовала увольнения директора. Чей-то папа пытался убедить всех, что дети должны знать, как плохо бывает другим.
«А то думают, что телефон не той модели — самое большое горе! А там, между прочим, никто не разбирал возраст!»
— бушевал он.
Кто-то обещал договориться с хорошим психологом, который придет и расскажет все заново — со всеми правильными словами, соответственно возрасту детей.
Сын по-прежнему всхлипывал, и я решила, не дожидаясь хорошего психолога, поговорить с ним сама. Но подумала, что надо сначала самой перечитать что-то про те события: цифры, хронику, разбор спецоперации, а потом — монологи свидетелей.
После истории про мать, которая пришла на линейку с двумя дочерьми, а вышла только с одной, я сама рыдала взахлеб.
Там, в этом кошмаре, на второй день захвата мам грудничков решили отпустить. И женщина по имени Анета просила, чтобы с малышкой вышла дочь-школьница, но ей не разрешили. Старшая дочь погибла.
И это очень страшная мысль — мысль, что ты не можешь спасти ребенка даже ценой собственной жизни.
Ты, взрослый, который должен его защищать — беспомощен перед злом.
Я не берусь судить о том, правильно ли проводили штурм, но думаю, что те сильные, ловкие мужчины ощущали такую же беспомощность: без жертв в любом случае не обошлось бы.
А мы так хотим обезопасить детей. В обычной, мирной жизни.
Учись плавать — чтобы не утонуть, если отправишься с друзьями на реку.
Учись бегать — спасешься от злой собаки.
Не ходи на пустырь. Не открывай дверь незнакомым. Переходи дорогу на зеленый свет. Позвони, если пойдешь поздно, я тебя встречу.
А тут вдруг понимаешь, что иногда могут не сработать никакие правила.
Не ходи в школу на линейку? Не теряй сознание, если не хочешь, чтоб тебя убили? Не проси воды, чтобы не злить террориста-смертника, а пей собственную мочу?
И, мне кажется, что именно поэтому так трудно выстроить разговор — без морали «не бойся», «мама рядом», «все будет хорошо».
Но нельзя и бояться мира — в нем, помимо страшного, есть и хорошее.
О страшном мы будем помнить, а хорошему — радоваться. И немного, по-детски, верить, что такого больше не повторится.
Именно это я постаралась объяснить сыну, и всхлипывания постепенно стихли.
Угомонился и чатик: все сошлись на психологе, на том, что папы строже мам, а дети все понимают не хуже нас. Главное — найти правильные, каждый — для своего ребенка, слова.
